Ребенок - желание

Когда мы говорим о ребенке, который был логичным следствием родительской любви, это ребенок — апогей, символический оргазм сексуальных утех его родителей, нежности папы к маме, маминой отдачи папе и т.д. — мы имеем дело с неким заходящим в эту жизнь человеческим существом с огромным потенциалом, позитивно заряженным (я не о позитивной психологии сейчас, а больше метафорически использую это физическое понятие для очень приблизительной передачи разных вариантов жизней детей — тех, кто живет в логике жизни и других — живущих в логике смерти). Ребенок, созданный в логике жизни и любви изначально имеет много чего «ответить» на жизненные невзгоды. И это не про магию — безусловно, может случиться так, что какие-то объективные обстоятельства могут настолько поменять раскладку сил, переиначить изначальный психический баланс между жизнью и смертью (я отсылаю к влечениям Эроса и Танатоса Фрейда, и к идее о том, что психический субъект остается в логике жизни до тех пор, пока его деструктивные влечения могут быть окутаны, связаны влечениями к жизни — оплетены Эросом). Там, где властвует Танатос, и настолько, что уж Эросу не справиться — не связать — травма перестает быть переживаемой. Такой ребенок или изначально или впоследствии будет или пытаться прожить эту травму, или же жить в ней, как в навечно заколдованной театральной постановке, — в театре, из которого нельзя выйти. Ну, или же, очень непросто. И вся жизнь такого субъекта может быть направлена на то, чтобы и не разглядеть,- находясь всегда внутри,- мнить стены театра и сцену — миром, нормальным и обычным.

Когда родители заводят ребенка, как следствие их установок, как-будто они обязаны ответить на чье-то требование — неважно, потому что: «она в таком возрасте», или «ему уже давно пора», «как это у всех есть, а что же мы», «внуки для бабушки» и т.д. и т.п. — т.е. акт творения перестает быть игрой, или логичным естественным продолжением жизни пары, как это могло быть у поколений до нас, не имеющих в открытом доступе средств контрацепции, а становится ответом на уничтожающее все живое требование. Тогда такой ребенок — это ответ на это требование. В котором нет любви, но есть много агрессии, т.к. это установка изначально не имеет ничего общего с внутренним желанием родителя, которая является уничтожительной, разрушительной для него самого. 

И в таком случае, в терапии мы сталкиваемся с неким континуумом, на котором от «любви и жизни» до «разрушения и смерти» расположен психический субъект ребенка: где он барахтается, в попытках все же зацепиться за жизнь. И многое можно сделать, чтобы помочь такому ребенку — и речь не о лечении его симптомов, а даже больше о том, чтобы дать ему новую опору, вокруг которой сможет развернуться его желание жить и любить. Что имеется в виду: терапевт, который работает с ребенком является и старым, но и новым объектом — он представляет и родительскую фигуру, но и нет — все же — он новый, другой, он может привносить новые смыслы и оттенки в детско-родительские отношения, изменять семейную динамику самим своим участием — ведь формируется, так скажем, рабочая группа, в которой теперь есть родители, ребенок и терапевт. И участвуют все их психики. И, соответственно, ребенок, также как и родитель, может включиться и поддержать процесс их семейной трансформации. Тогда неизбежно изменится экономика душевных процессов участников, и, как следствие, симптомы ребенка. К примеру, он станет инвестировать, не в болезни, а в школьную активность.